15 марта в Белом зале Европейского университета состоялась открытая лекция Анны Егоровой «Почему японцы — не импрессионисты, или почему сравнительный анализ не всегда работает?».
В 1896–1897 годах в Петербурге и Москве прошла первая в России выставка японской живописи. Пресса восприняла ее неоднозначно: сравнения с творчеством европейских мастеров и завышенные ожидания привели к непониманию и порой язвительной критике как выставки, так и самого японского искусства. Что стало причиной отторжения русских критиков? Как эта экспозиция определила отношение к японскому искусству на несколько десятилетий вперед? Ответы на эти вопросы сформулировала искусствовед, сотрудница научно-просветительного отдела Государственного Эрмитажа Анна Егорова.
Благодаря усилиям коллекционера Сергея Николаевича Китаева в 90-ые годы XIX века в России появилось одно из наиболее крупных собраний японского искусства в Европе. Коллекция Китаева экспонировалась трижды: в Петербурге в 1896 году, в Москве в 1897 году и еще раз в Петербурге в 1905 году. Указатель к выставке 1896 года стал первой попыткой объективного рассмотрения искусства Японии на русском языке.
Экспозиция 1896 года вызвала нападки в петербургской прессе. Непонимание принципов японской изобразительной традиции привело к созданию множества фельетонов и карикатур. Среди прочего их авторы высмеивали японскую «жанровую» традицию изображения драконов и сравнивали дальневосточных мастеров с русскими и европейскими художниками — Доре, Айвазовским, Шишкиным, Левитаном, Ватто. Сам Китаев в своем указателе рассуждал о японской «реалистической школе» и сравнивал Кацусику Хокусая с Гюставом Доре — здесь он, скорее всего, следовал логике Эдмона Гонкура, который в том же году выпустил книгу о японском искусстве. В ней Гонкур несколько раз сравнивал эмоциональность и пафос некоторых гравюр Хокусая с произведениями Доре и Жерико.
В журнальных публикациях указывалось, что свитки жанра «цветы и птицы» «перещеголяли» даже европейских импрессионистов. Можно сказать, что эти две художественные традиции роднит незаконченность и эскизность, отсутствие четкого сюжета (впрочем, многие из нарративов на японских гравюрах просто не распознавались европейцами), кадрированная обрезанная композиция. В начале XX века о влиянии японского искусства на французских художников писал Игорь Грабарь. В 1915 году Николай Пунин назвал этот процесс «историческим фактом».
В качестве другого общего признака критики обозначали серийность. Однако подобное сравнение является некорректным — технику живописи не стоит сравнивать с гравюрой на дереве. Ксилография не подразумевает тонкой нюансировки. При печати характеристики одного и того же изображения могут меняться в зависимости от технических обстоятельств. Присутствую также и концептуальные различия. При помощи серии со стогами сена Моне пытался показать череду мимолетных природных состояний, в то время как знаменитые гравюры Хокусая с изображениями горы Фудзи нацелены на фиксацию интересных способов видения одного и того же объекта. Японская и европейская изобразительные традиции решительным образом расходятся в восприятии натуры. Японские гравюры представляют умозрительный образ, сумму наблюдений, кристаллизованный типаж объекта, который не подразумевает топографической точности и не обязательно связан с человеческой перспективой восприятия мира.
Дополнительное разочарование от выставки было обусловлено отсутствием обнаженной женской натуры. Работы японских классиков решительно не соответствовали европейским представлением о запретном и таинственном ориентализме. Также русские критики не были знакомы с восточной идеей потенции пустоты — они не могли увидеть в незаполненных областях эзотерически напряженный, спрессованный воздух и бесконечную глубину пространства. Многие из авторов увидели в работах японских художников только этнографическую ценность. Вокруг дальневосточного искусства сформировался ряд негативных клише, которые были поставлены под сомнение только во второй половине XX века.
Автор изображения: Isaac Macias